– Ясно, – опять сказал я. – "Севастопольский сборник", второй том… Оттуда выдрал?

– Она еле держалась… У вас тоже есть такая, да?

– Есть… А у тебя откуда "Сборник"?

– Ой, да еще от бабушки. То есть от прабабушки и прадедушки. Прадедушка много книг собирал про Севастополь.

– Моряк был?

Сандалик кивнул:

– Папа говорит, он был на миноносце командиром. Ну не самым главным, а каким-то помощником… А потом он курсантов учил. Только папа его не помнит, он еще до войны умер.

– Как же книги-то уцелели в войну? Тут такое было…

– Да, я знаю, – серьезно сказал Сандалик. – Одни развалины остались. Но книжки некоторые в погребе лежали, их бабушка туда вместе со всякими вещами спрятала… А дом разбомбили.

– И бабушка погибла? – нерешительно спросил я.

– Нет, ей повезло. Она тогда не дома была, а под старым мостом пряталась. Знаете, такой старинный мост от водопровода, на Аполлоновке?

– Знаю, конечно.

– Она вместе с папой пряталась, он тогда совсем годовалый был, у нее на руках. А потом их на эсминце в Новороссийск вывезли. Только папа этого не помнит, конечно.

Мы разговаривали, придерживая пальцами развернутую карту. И я чувствовал, что Сандалику хочется скорее сказать о главном: о путанице с бухтами и своей обиде. Но мне было все интересно, что он рассказывает. Это во-первых. А во-вторых, не хотелось его огорчать раньше времени.

– Значит, раскопали потом погреб? – спросил я.

– Раскопали… Бабушка вернулась, когда немцев прогнали. Дом был весь разбитый, а заваленный погреб – целый. Потому что он старинный был, каменный. В нем еще в ту войну, при Нахимове, от бомбежки прятались. Ну, то есть не от бомбежки, а от ядер…

– Дом на Корабелке стоял?

– Да, вот здесь. – Сандалик обрывком травяного стебля ткнул в карту. В сантиметре от голубого завитка Корабельной бухты темнела чернильная звездочка.

– Отметил? – улыбнулся я.

– Да. Там сейчас новые дома, но мне это место папа показывал. А ему бабушка… Она еще долго жила, наша бабушка, даже я ее помню. А дедушка погиб в первые дни войны, ушел – и больше ничего не известно.

– Весь ты до десятого колена здешний, севастопольский, – проговорил я чуть ли не с завистью.

– Конечно, – просто сказал Сандалик. Видно, он был уверен, что иначе и быть не могло. Он нетерпеливо, но вежливо помолчал: нет ли у меня еще вопросов? И опять ткнул стебельком в карту:

– Видите, эта бухта сейчас Стрелецкая. А здесь написано – Казачья.

– Вижу… – вздохнул я. – И на других планах видел. Только знаешь, Сандалик, наверно, это все-таки путаница.

– Почему? – он глянул недоверчиво и требовательно.

– Ну, кто ее знает почему… Слушай, пойдем куда-нибудь в тень, а? Я сейчас расплавлюсь.

Сандалик посмотрел удивленно. Ему, до костей прожаренному черноморским солнцем, жара ничуть не досаждала. Но тут же он согласился:

– Пойдемте… Ой, а вы никуда не торопитесь?

– Уже не тороплюсь, – сокрушенно сказал я. И подумал, что капитан Вихрев и Алька меня, пожалуй, поймут, но Юрос будет долго дуться и непримиримо сверкать очами.

Мы сели на скамейку в тени двухэтажного дома, недалеко от песочницы с неутомимыми малышами. Сандалик расстелил карту на коленях. И опять спросил нетерпеливо:

– А почему путаница?

– Трудно сказать. Я сам столкнулся с этим случайно, когда писал один рассказ… Может быть, это пошло от генерала Тотлебена. Слышал про него? Он в Первой обороне командовал инженерными работами.

– Ну да, я знаю! Ему памятник на Историческом бульваре.

– Да. У него про Оборону большущий труд, толстенные книги… Кстати, у вас такие не сохранились от прадедушки?

Сандалик помотал головой:

– У нас мало осталось…

– Ну ладно… Так вот, в самом начале Тотлебен перечисляет бухты в том же порядке, что здесь.

– Вот, значит, и правильно! – обрадовался Сандалик. – Раньше же лучше знали! А потом перепутали…

Я подумал: для меня это случайный разговор, а у Сандалика из-за давней неточности названий всякие неприятности и обиды. Я сказал осторожно, боясь обидеть его еще больше:

– Видишь ли, у того же Тотлебена потом написано… Я не помню точно, а смысл такой: когда французы и англичане еще делали первые разведки, их четыре корабля встали у Стрелецкой бухты и вели огонь бомбами по Александровской батарее… Вот по этой, там сейчас яхт-клуб. Ну и по этим тоже – по Восьмой, по Десятой. Наши им отвечали и заставили отойти. На Десятой ранило двух человек и разбило один лафет. Это были тогда первые потери в Севастополе…

Сандалик смотрел непонимающими глазами: ну и что, мол, из этого?

– Ты взгляни, я ногтем провел по карте. – Если эта дальняя от города бухта и в самом деле не Казачья, а Стрелецкая, значит, корабли должны были стоять где-то здесь. Расстояние до батарей километров двенадцать. А таких орудий, чтобы на эту дальность били, тогда и в помине не было. Самое большое – версты на три. Гладкоствольные же… Значит, корабли были все же вот здесь. Значит, вот эта бухта не Казачья, а Стрелецкая. Как сейчас…

Сандалик с минуту смотрел на карту, потом опять поднял на меня глаза: и недоверчивые, и в то же время виноватые. Мне стало неловко, будто это я причина всех его горестей.

– Кто-то в прошлом веке напутал, а при чем здесь ты?

– Им ведь это не объяснишь, – тихо сказал Сандалик. – Они и не слушают… Хохочут только да дразнятся.

– Кто?

– Ну… в классе.

"Пойдем в ваш класс, – чуть не сказал я. – Там я объясню вашим ребятам, в чем дело". Но тут же с досадой вспомнил, что сегодня суббота, а послезавтра я уезжаю.

Не зная, чем помочь Сандалику, я сказал:

– Ты все же, это… ты не унывай, держись. Ты все равно больше прав, чем они. Потому что ты хочешь разобраться, а им, видимо, все равно… Не ты же составлял карту, а штабс-капитан Мотков-второй… Ох и грамотей этот Второй! Смотри, даже название переврал: написано не Стрелецкая, а Стерлецкая.

Сандалик пригляделся к мелким буковкам и улыбнулся:

– Ой, верно…

Я сказал строго (чтобы побольше вины свалить на незадачливого штабс-капитана из корпуса военных топографов):

– К тому же по старым правилам здесь должна быть не буква «е», а буква «ять». Знаешь такую?

– Конечно. Я же "Севастопольский сборник" весь прочитал. И еще старую книжку про Синопский бой. Там тоже везде эти «яти» и твердые знаки… Из-за них мне и про драку написали…

Я ничего не понимал. Сандалик свернул карту и печально объяснил:

– Из-за памятника… Вы на Малаховом новый памятник Корнилову видели? Его недавно сделали вместо разрушенного.

– Знаю. Не видел еще, завтра собирался…

– Вы посмотрите внимательно, там сзади надпись есть. Про те битвы, где Корнилов сражался, и корабли, которыми командовал. Надпись такую надо ведь или всю по-старинному делать, как раньше писали, или всю по-нашему, верно? Нельзя же половину так, а половину так?

– А там?

– А там по-всякому. Например, слово «тендер» с твердым знаком на конце, а слово «бриг» – без. Название «Фемистокл» – с твердым, а "Двенадцать Апостолов" – опять без. Ну и еще… Я про это сказал, а они опять: "Ха-ха-ха, профессор…" – Глаза Сандалика снова намокли и ощетинились ресницами. Он крепко хлопнул сложенной картой по скамейке. Вздрогнула и бросилась прочь серая кошка, которая нежилась на солнышке неподалеку.

– Слушай, а ты ничего не путаешь? Может, неправильно прочитал?

– Не путаю. Сами увидите… Они, наверно, думают, что я выхвалиться хочу. А я просто хочу, чтобы правильно… Обидно же за Корнилова.

– Нелегко тебе, – вздохнул я и подумал опять: "Чем же ему помочь?" А Сандалик глянул на меня сбоку и спросил совсем про другое:

– А тот рассказ уже напечатали?

– Какой?

– Вы же сказали, что рассказ сочинили, тоже про эти бухты.

– А! Нет, я его так и не закончил… Я хотел о фрегате «Везул» написать. Он погиб в начале прошлого века, еще задолго до Обороны. Во время шторма. Выбросило его на берег в Казачьей бухте, вот я и разбирался, где Казачья, а где Стрелецкая…